Ю. Л. Оболенской


          Убиенный много и восставый,
          Двадцать лет со славой правил я
          Отчею Московскою державой,
          И годины более кровавой
          Не видала русская земля.

          В Угличе, сжимая горсть орешков
          Детской окровавленной рукой,
          Я лежал, а мать, в сенях замешкав,
          Голосила, плача надо мной.
          С перерезанным наотмашь горлом
          Я лежал в могиле десять лет;
          И рука Господняя простерла
          Над Москвой полетье лютых бед.
          Голод был, какого не видали.
          Хлеб пекли из кала и мезги.
          Землю ели. Бабы продавали
          С человечьим мясом пироги.
          Проклиная царство Годунова,
          В городах без хлеба и без крова
          Мерзли у набитых закромов.
          И разъялась земная утроба,
          И на зов стенящих голосов
          Вышел я – замученный – из гроба.

          По Руси что ветер засвистал,
          Освещал свой путь двойной луною,
          Пасолнцы на небе засвечал.
          Шестернею в полночь над Москвою
          Мчал, бичом по маковкам хлестал.
          Вихрь-витной, гулял я в ратном поле,
          На московском венчанный престоле
          Древним Мономаховым венцом,
          С белой панной – с лебедью – с Мариной
          Я – живой и мертвый, но единый –
          Обручался заклятым кольцом.

          Но Москва дыхнула дыхом злобным –
          Мертвый я лежал на месте Лобном
          В черной маске, с дудкою в руке,
          А вокруг – вблизи и вдалеке –
          Огоньки болотные горели,
          Бубны били, плакали сопели,
          Песни пели бесы на реке...
          Не видала Русь такого сраму!
          А когда свезли меня на яму
          И свалили в смрадную дыру –
          Из могилы тело выходило
          И лежало цело на юру.
          И река от трупа отливала,
          И земля меня не принимала.
          На куски разрезали, сожгли,
          Пепл собрали, пушку зарядили,
          С четырех застав Москвы палили
          На четыре стороны земли.

          Тут тогда меня уж стало много:
          Я пошел из Польши, из Литвы,
          Из Путивля, Астрахани, Пскова,
          Из Оскола, Ливен, из Москвы...
          Понапрасну в обличенье вора
          Царь Василий, не стыдясь позора,
          Детский труп из Углича опять
          Вез в Москву – народу показать,
          Чтобы я на Царском на призоре
          Почивал в Архангельском соборе,
          Да сидела у могилы мать.

          А Марина в Тушино бежала
          И меня живого обнимала,
          И, собрав неслыханную рать,
          Подступал я вновь к Москве со славой...
          А потом лежал в снегу – безглавый –
          В городе Калуге над Окой,
          Умерщвлен татарами и жмудью...
          А Марина с обнаженной грудью,
          Факелы подняв над головой,
          Рыскала над мерзлою рекой
          И, кружась по-над Москвою, в гневе
          Воскрешала новых мертвецов,
          А меня живым несла во чреве...

          И пошли на нас со всех концов,
          И неслись мы парой сизых чаек
          Вдоль по Волге, Каспию – на Яик, –
          Тут и взяли царские стрелки
          Лебеденка с Лебедью в силки.

          Вся Москва собралась, что к обедне,
          Как младенца – шел мне третий год –
          Да казнили казнию последней
          Около Серпуховских ворот.

          Так, смущая Русь судьбою дивной,
          Четверть века – мертвый, неизбывный –
          Правил я лихой годиной бед.
          И опять приду – чрез триста лет.

          19 декабря 1917
          Коктебель


Максимилиан Волошин. ПУТИ РОССИИ (Сб. НЕОПАЛИМАЯ КУПИНА):
http://rusilverage.blogspot.com/2016/01/blog-post_78.html